Неточные совпадения
Тут сын отцу покаялся:
«С тех пор, как сына Власьевны
Поставил я не в очередь,
Постыл мне белый
свет!»
А сам к веревке тянется.
«Да нынче что? Четвертый абонемент… Егор с женою там и мать, вероятно. Это значит — весь Петербург там. Теперь она вошла, сняла шубку и вышла на
свет. Тушкевич, Яшвин, княжна Варвара… — представлял он себе — Что ж я-то? Или я боюсь или передал покровительство над ней Тушкевичу? Как ни смотри — глупо, глупо… И зачем она
ставит меня в это положение?» сказал он, махнув рукой.
— Да у вас, батюшка Константин Федорович, весь пойдет в дело. Уж эдакого умного человека во всем
свете нельзя сыскать. Ваше здоровье всяку вещь в место
поставит. Так уж прикажите принять.
С семьей Панфила Харликова
Приехал и мосье Трике,
Остряк, недавно из Тамбова,
В очках и в рыжем парике.
Как истинный француз, в кармане
Трике привез куплет Татьяне
На голос, знаемый детьми:
Réveillez-vous, belle endormie.
Меж ветхих песен альманаха
Был напечатан сей куплет;
Трике, догадливый поэт,
Его на
свет явил из праха,
И смело вместо belle Nina
Поставил belle Tatiana.
С первой молодости он держал себя так, как будто готовился занять то блестящее место в
свете, на которое впоследствии
поставила его судьба; поэтому, хотя в его блестящей и несколько тщеславной жизни, как и во всех других, встречались неудачи, разочарования и огорчения, он ни разу не изменил ни своему всегда спокойному характеру, ни возвышенному образу мыслей, ни основным правилам религии и нравственности и приобрел общее уважение не столько на основании своего блестящего положения, сколько на основании своей последовательности и твердости.
Раскольников в бессилии упал на диван, но уже не мог сомкнуть глаз; он пролежал с полчаса в таком страдании, в таком нестерпимом ощущении безграничного ужаса, какого никогда еще не испытывал. Вдруг яркий
свет озарил его комнату: вошла Настасья со свечой и с тарелкой супа. Посмотрев на него внимательно и разглядев, что он не спит, она
поставила свечку на стол и начала раскладывать принесенное: хлеб, соль, тарелку, ложку.
Это было его первое слово. До этого он сидел молча,
поставив локти на стол, сжав виски ладонями, и смотрел на Маракуева, щурясь, как на яркий
свет.
Если оказывалась книга в богатом переплете лежащею на диване, на стуле, — Надежда Васильевна
ставила ее на полку; если западал слишком вольный луч солнца и играл на хрустале, на зеркале, на серебре, — Анна Васильевна находила, что глазам больно, молча указывала человеку пальцем на портьеру, и тяжелая, негнущаяся шелковая завеса мерно падала с петли и закрывала
свет.
Ее эти взгляды Тушина обдавали ужасом. «Не узнал ли? не слыхал ли он чего? — шептала ей совесть. — Он
ставит ее так высоко, думает, что она лучше всех в целом
свете! Теперь она молча будет красть его уважение…» «Нет, пусть знает и он! Пришли бы хоть новые муки на смену этой ужасной пытке — казаться обманщицей!» — шептало в ней отчаяние.
— Сделайте молящуюся фигуру! — сморщившись, говорил Кирилов, так что и нос ушел у него в бороду, и все лицо казалось щеткой. — Долой этот бархат, шелк!
поставьте ее на колени, просто на камне, набросьте ей на плечи грубую мантию, сложите руки на груди… Вот здесь, здесь, — он пальцем чертил около щек, — меньше
свету, долой это мясо, смягчите глаза, накройте немного веки… и тогда сами станете на колени и будете молиться…
О, пусть я покажусь ей мелким мальчишкой, который стерег ее и замышлял заговор; но пусть она сознается, что я покорил самого себя, а счастье ее
поставил выше всего на
свете!
Если обстановить этими выдумками, машинками, пружинками и таблицами жизнь человека, то можно в pendant к вопросу о том, «достовернее ли стала история с тех пор, как размножились ее источники» —
поставить вопрос, «удобнее ли стало жить на
свете с тех пор, как размножились удобства?» Новейший англичанин не должен просыпаться сам; еще хуже, если его будит слуга: это варварство, отсталость, и притом слуги дороги в Лондоне.
Памятник Деметти в виде часовни, с ангелом наверху; когда-то в С. была проездом итальянская опера, одна из певиц умерла, ее похоронили и
поставили этот памятник. В городе уже никто не помнил о ней, но лампадка над входом отражала лунный
свет и, казалось, горела.
Лет тридцати, возвратившись из ссылки, я понял, что во многом мой отец был прав, что он, по несчастию, оскорбительно хорошо знал людей. Но моя ли была вина, что он и самую истину проповедовал таким возмутительным образом для юного сердца. Его ум, охлажденный длинною жизнию в кругу людей испорченных,
поставил его en garde [настороже (фр.).] противу всех, а равнодушное сердце не требовало примирения; он так и остался в враждебном отношении со всеми на
свете.
С наступлением вечера помещичья семья скучивалась в комнате потеплее;
ставили на стол сальный огарок, присаживались поближе к
свету, вели немудреные разговоры, рукодельничали, ужинали и расходились не поздно.
Но ему некогда глядеть, смотрит ли кто в окошко или нет. Он пришел пасмурен, не в духе, сдернул со стола скатерть — и вдруг по всей комнате тихо разлился прозрачно-голубой
свет. Только не смешавшиеся волны прежнего бледно-золотого переливались, ныряли, словно в голубом море, и тянулись слоями, будто на мраморе. Тут
поставил он на стол горшок и начал кидать в него какие-то травы.
Иногда я доводил ее до того, что она как бы опять видела кругом себя
свет; но тотчас же опять возмущалась и до того доходила, что меня же с горечью обвиняла за то, что я высоко себя над нею
ставлю (когда у меня и в мыслях этого не было), и прямо объявила мне, наконец, на предложение брака, что она ни от кого не требует ни высокомерного сострадания, ни помощи, ни «возвеличения до себя».
И вот он хоть никакого в
свете неприятеля не пугался, а тут струсил: вошел во дворец со шкатулочкою да потихонечку ее в зале за печкой и
поставил.
Паншин торжественно раскланялся со всеми, а на крыльце, подсаживая Варвару Павловну в карету, пожал ей руку и закричал вслед: «Au revoir!» [До свиданья! (фр.)] Гедеоновский сел с ней рядом; она всю дорогу забавлялась тем, что
ставила будто не нарочно кончик своей ножки на его ногу; он конфузился, говорил ей комплименты; она хихикала и делала ему глазки, когда
свет от уличного фонаря западал в карету.
— Чему радоваться-то у нас? — грубила Марья. — Хуже каторжных живем. Ни
свету, ни радости!.. Вон на Фотьянке… Баушка Лукерья совсем осатанела от денег-то. Вторую избу
ставят… Фене баушка-то уж второй полушалок обещала купить да ботинки козловые.
Прослезился и Петр Елисеич, когда с ним стали прощаться мужики и бабы. Никого он не обидел напрасно, — после старого Палача при нем рабочие «
свет увидели». То, что Петр Елисеич не
ставил себе в заслугу, выплыло теперь наружу в такой трогательной форме. Старый Тит Горбатый даже повалился приказчику в ноги.
Евгений получил от сестры известие, что его сыновья князья. Это его
ставит в затруднительное положение, потому что Варвара Самсоновна скоро опять должна что-нибудь произвести на
свет и тогда потребуется новый указ сенату. Дело сложное: не будучи князем, он, шутя, делает князей; но все-таки я ему советую подумать о том, что он делает. 6 октября будем праздновать его 60-летие!
Между нами уже давно было условлено, чтоб она
ставила свечку на окно, если ей очень и непременно надо меня видеть, так что если мне случалось проходить близко (а это случалось почти каждый вечер), то я все-таки, по необыкновенному
свету в окне, мог догадаться, что меня ждут и что я ей нужен.
Известно, остервенился зверь, жену избил на чем
свет стоит, учителя в палки
поставил, а к Порфирию Петровичу с тех пор доверие неограниченное питать стал.
В девять часов, когда в конторе гасили
свет и люди расходились по своим логовищам, он
ставил на стол припасенный штоф с водкой и ломоть черного хлеба, густо посыпанный солью.
Мне было стыдно и показалось чрезвычайно глупым приставать к человеку, который именно
поставляет своею главнейшею задачею — как можно подальше спрятаться от всего
света.
Валёк
поставил условием, что я должен до
света лежать или сидеть на гробе, не сходя с него, что бы ни случилось, если даже гроб закачается, когда старик Калинин начнет вылезать из могилы. Спрыгнув на землю, я проиграю.
Поставил человек лошадь к месту, кинул ей сена с воза или подвязал торбу с овсом, потом сунул кнут себе за пояс, с таким расчетом, чтобы люди видели, что это не бродяга или нищий волочится на ногах по
свету, а настоящий хозяин, со своей скотиной и телегой; потом вошел в избу и сел на лавку ожидать, когда освободится за столом место.
Варвара зажгла свечку и
поставила ее так, чтобы
свет не падал в глаза Передонову.
Свет дугового фонаря мола
ставил его отчетливые очертания на границе сумерек, в дали которых виднелись черные корпуса и трубы пароходов.
Матерой! приставь к нему караул; да смотри, чтоб он был чем
свет повешен, и если кто-нибудь хоть пикнет, то я завтра велю
поставить другую виселицу.
То же самое еще чаще может случаться и при обсуждении литературных произведений: и когда критик-адвокат надлежащим образом
поставит вопрос, сгруппирует факты и бросит на них
свет известного убеждения, — общественное мнение, не обращая внимания на кодексы пиитики, будет уже знать, чего ему держаться.
Илья Макарович выше всего на
свете ставил дружбу и товарищество.
Мало-помалу прояснилось и небо, точно над горами
поставили голубой шатер, затканный всеми переливами солнечного
света.
— Хошь обливайся, когда гонят в ледяную воду или к вороту
поставят. Только от этой работы много бурлачков на тот
свет уходит… Тут лошадь не пошлешь в воду, а бурлаки по неделям в воде стоят.
Смерклось; подали свеч;
поставили на стол разные закуски и медный самовар; Борис Петрович был в восхищении, жена его не знала, как угостить милого приезжего; дверь в гостиную, до половины растворенная, пропускала яркую полосу
света в соседнюю комнату, где по стенам чернели высокие шкафы, наполненные домашней посудой; в этой комнате, у дверей, на цыпочках стояла Ольга и смотрела на Юрия, и больше нежели пустое любопытство понудило ее к этому…
— С своей стороны, Яков Петрович, — с одушевлением отвечал наш герой, — с своей стороны, презирая окольным путем и говоря смело и откровенно, говоря языком прямым, благородным и
поставив все дело на благородную доску, скажу вам, могу открыто и благородно утверждать, Яков Петрович, что я чист совершенно и что, сами вы знаете, Яков Петрович, обоюдное заблуждение, — все может быть, — суд
света, мнение раболепной толпы…
Душа во мне замирала при мысли, что может возникнуть какой-нибудь неуместный разговор об особе, защищать которую я не мог, не
ставя ее в ничем не заслуженный неблагоприятный
свет. Поэтому под гром марша я шел мимо далекой аллеи, даже не поворачивая головы в ту сторону. Это не мешало мне вглядываться, скосив влево глаза, и — у страха глаза велики — мне показалось в темном входе в аллею белое пятно. Тяжелое это было прощанье…
Полная луна, глядя в окно, перерезала полусумрак комнаты ярким
светом. Полоса эта озаряла стоящий под окном стул. Вдруг Елизавета Федоровна с привычным проворством вскочила с дивана и, подхватив плетеный стул,
поставила его рядом с освещенным луною.
Однакож сам барон вчерашним обидным для меня обращением к генералу и настоянием, чтобы генерал лишил меня места,
поставил меня в такое положение, что теперь я уже не могу представить ему и баронессе мои извинения, потому что и он, и баронесса, и весь
свет, наверно, подумают, что я пришел с извинениями со страха, чтоб получить назад свое место.
Лагранж (приходит к тому месту, где сидел вначале,
ставит на стол фонарь, освещается зеленым
светом, раскрывает книгу, говорит и пишет).
Ераст. Первое-с: ничего такого и никаких дурных дел за мной нет. Если что вам сказано, так это все пустое, все наносные слова. Есть за мной один грех: что я больше всего на
свете уважаю и люблю женщину, которая очень высока для меня; но этого я грехом не
ставлю.
Они так любят, так стоят друг друга, они восторжествовали над препятствиями, которые
ставили им
свет и люди.
«Я написал и послал сильный протест к Плетневу, чтобы не выпускал в
свет новой книги Гоголя, которая состоит из отрывков писем его к друзьям и в которой точно есть завещание к целой России, где Гоголь просит, чтобы она не
ставила над ним никакого памятника, и уведомляет, что он сжег все свои бумаги.
Они проверяли пути, они ходили вперед, они
ставили позади вехи и вечно думали о той стране простора и
света, куда стремились.
Их именем
ставлю юношу на степень величия, их именем вручаю ему судьбу всего, что для меня драгоценнее в
свете: вольности и Ксении!
— Вы угрожаете, что не станете работать, — продолжала Лида. — Очевидно, вы высоко цените ваши работы. Перестанем же спорить, мы никогда не споемся, так как самую несовершенную из всех библиотечек и аптечек, о которых вы только что отзывались так презрительно, я
ставлю выше всех пейзажей в
свете. — И тотчас же, обратясь к матери, она заговорила совсем другим тоном: — Князь очень похудел и сильно изменился с тех пор, как был у нас. Его посылают в Виши.
В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового
света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель
ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного
света, — в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
— У вас, Анна Федоровна, нервы расстроены, я вам пропишу немножко лавровишневой воды, на
свет не
ставьте — она портится, так принимайте… сколько, бишь, вам лет? — капель по двадцать. — Больная становится веселее и кусает губы. — Да знаете ли что, Анна Федоровна, вам бы надо ехать куда-нибудь, ну хоть в деревню; жизнь, которую вы ведете, вас расстроит окончательно.
Андрей (берет ее за руку). Нет, уж извините. Откладывать зачем же — очень накипело. Вот почти месяц вы моей женой считаетесь, а жена ли вы мне? Какая моя жизнь? Забрался, было, в мечтах-то выше облака, да вот и свалился. Ведь я вас любил, выше всего на
свете ставил… Вы думаете, легко мне говорить теперь в глаза, что вы меня обманули?